Пятнадцать: В пятнадцать жизненные цели Занзуса были весьма безыскусны: окрутить идеальную девчонку, утвердиться в должности Десятого босса Вонголы и, потребуй того ситуация, мочить всяческий ненужный мусор, встающий на пути достижения этих самых целей.

Конечно, идеальная девчонка должна была соответствовать целому списку критериев, а воцарение в должности Десятого должно было протекать с шиком, помпой и наименьшим количеством усилий и телодвижений. Но цели эти были таковы, что любой достаточно упертый человек мог достичь их даже с привязанной за спину рукой или вовсе без нее.

От его избранницы, помимо сказочного владения навыками рукопашного боя, требовалось всего лишь защищаться от туч элитных убийц, вооруженных смертельно опасными вилами и оружием, запрещенным в большинстве материковых стран. Также ей предписывалось хорошо выглядеть в бикини и уметь обращаться с острым заточенным мечом.

А потом Занзус планировал стать Десятым боссом Вонголы, но все знали, что это и так рано и поздно случится. В конце концов, Занзус единственный из семьи показал себя достойным этого титула, да и перспективы вечной жизни Девятого были маловероятными. В последнее время он щеголял нездоровой бледностью, а его излишества ни для кого не являлись секретом. Кто знает, какие болезни он успел подцепить за столько лет? Сейчас им было самое время проявиться.

При всех его намерениях, Занзус был, с излюбленной обывательской точки зрения, «счастливой сволочью», а список его целей - набросанным заранее планчиком, чтобы не забыть, где он на жизненном пути сейчас и куда направляется.

Ему требовались перспективы, что-то, на чем можно основываться, что-то, что напоминало бы ему о его цели в жизни и более широкой картине мира в соответствии с этой целью. Пока дураки вокруг него мечтали о меньшем, Занзус замахивался на нечто пограндиозней; он мечтал, мечтал вслух и намеревался достичь всего сам, в одиночку. Союзники только затормаживали бы его, а временные друзья были хороши, только если были бабами и не жаловались по поводу его сексуальных предпочтений.

Но потом произошли две внеплановые вещи: Занзусу встретился хвастливый мечник, и он узнал, что мать по какой-то блажи назвала его в честь марки супа. А еще она лгала ему о том, что была женщиной легкого поведения.

Она не жила развратной жизнью, а всего лишь продавала сигареты в местном пабе и постепенно теряла разум - надышавшись испарений от клеевой фабрики, находящейся рядом с хибаркой, которую Занзус когда-то называл домом. Хибарку эту она построила сама – из соломы и коробок, и залепляла стены скотчем от грязи и снега, но однажды зимним днем она совершенно лишилась чувства юмора.

И, вдобавок ко всему обману, непонятно откуда появился этот хвастун-выпендрежник с мечом, показавшись перед Занзусом на вечеринке, которая была явно только для своих. Мечник твердо вознамерился стать приближенным лицом Занзуса и, хотя и мог хорошо смотреться в купальнике, к печали Занзуса, не обладал тем, что тот любил называть «необходимыми составляющими идеала».

Изо рта его, при всей продуктивности извергаемой говорильни, порой лилась такая чушь, которую можно было давать слушать без опаски лишь единицам; он собирался оставаться с Занзусом на веки вечные и, если приспичит, кормить его по достижении 64 лет. А также он лелеял планы покорения мира путем одержания победы надо всеми существующими мечниками. У Занзуса просто не было на все это времени.

Стресс подросткового возраста, с его неизбежными мокрыми снами и прыщами, усугублялся периодическими вспышками гнева, грусти и горя. Ему на верность присягал пятнадцатилетний мальчишка с широко распахнутыми и уже полными подозрений глазами, который вовсю орудовал острым мечом.

"До самой смерти",- пообещал мальчик так, будто и правда вознамеривался держать слово до конца,- и глаза его заблестели типичным нездоровым блеском, характерным для наркоманов и буйных психопатов.

Если бы Занзуса трогали подобные изъявления безбашенной страсти, он взял бы мальчика за руку, сжал покрепче и пообещал бы ему должность постельной грелки сразу после восхождения на вонгольский престол. Но Занзуса не так-то просто было растрогать любой степенью безбашенности. Он действительно взял парня за руку и действительно стиснул, но в каком направлении он ее потянул, автор унесет с собой в могилу.



Двадцать пять: Но события отказывались складываться согласно его плану, и казалось, что фортуна улыбалась только тем, кто действительно был аристократической чистокровкой. После того, как его вморозил в лед приемный отец, которого он ранее считал спасителем, Занзуса, как говорится, уделал в пух и прах похожий на девчонку нытик с варежками вместо оружия. А подчиненные нытика, такие же подростки с не обсохшим на губах молоком, уделали команду Занзуса, отряд так называемых элитных убийц.

Это, если очень мягко выразиться, сильно действовало на нервы, особенно после того как этот самый парень послал его на курсы подавления гнева и оплатил лечение. Были еще, конечно же, ежемесячные посещения спа, за которые он тоже платил, но Занзус в них не нуждался – ему не нужно было расслабляться. Вместо этого ему нужно было сделать то, над чем посоветовал работать лечащий врач: восстановить свое право на должность босса.

- Вы слишком давно не сверялись со своим планом долговременных целей.

Помимо громадной кучи меньших проблем, у Занзуса были проблемы с доверием. По словам психотерапевта, ему требовалось контролировать свое дыхание. Требовалось войти в гармонию с собственным внутренним миром.

Внутренняя, мать его-перемать, гармония! Да что знал о нем этот чертов докторишко! Психологию ведь нельзя практиковать по-настоящему, а этот хмырь - даже не настоящий доктор!

- Допустим, тот факт, что вы не настоящий Вонгола, - сказал врач, спокойно попивая чай. Занзус схватил шариковую ручку и ткнул тому в ногу. После этого он продолжал ходить на встречи уже в смирительной рубашке.


И все же, если что и было Занзусу в радость эти дни – так это чисто физическое удовольствие от движения и бутылки виски, которые Сквало тайком протаскивал с каждым визитом. Кроме этого, Сквало приносил ему целые корзины неотобранного винограда и апельсинов – и кассеты с собственными поединками, в которых он одержал победу после заключения Занзуса в больницу: каждая деталь была задокументирована для визуального удовольствия Занзуса и соответственно помечена ярко-красным маркером. Большинство из них озвучивал Луссурия; так, слово «сказочно» в его монологах употреблялось целых 96 раз.

Занзус смачно шарахнул все шестьдесят кассет одной лишь рукой и запустил корзиной вслед Сквало. Сквало вызверился на него, вытащив из разваливающегося старого кресла, к которому Занзус уже начал питать некую привязанность; левая бровь его подергивалась. Швыряться в Сквало всем, что плохо лежит, и злить его, покуда у того на лбу не вздувались вены, было облегчением.


На прошлой неделе врачиха сказала, что ему, вероятно хватит уже швыряться в людей вещами и называть их бесполезным мусором. Он должен найти себе хобби типа коллекционирования бутылочных крышек или попробовать заняться вязанием с дедками со второго этажа. Занзус запустил в нее корзинкой с конфетами, и с тех пор та щеголяла разбитым носом.

Но, надо сказать, хотя Сквало и был таким же мусором, как и все остальные, он был мусором другого рода и иногда действительно на что-то годился.

Занзус уже дождаться не мог, пока придет Сквало, потому что если тот не порол всякую чушь, у него все равно было что-то на уме. Волосы его к этому времени уже отросли и были ниже бедер. С ними он выглядел как чертова девка, хотя Занзус уже давно подначивал его, что тот похож на Луссурию.

У Сквало была забавная походка, забавная манера разговаривать, и он был вечно помешан на чистке ногтей от крови после поединков. А его волосы – сейчас, когда он стоял между колен Занзуса, они вовсю мели по полу, мягкие, как шелк. Сквало тщательно облизал губы; острые зубы поблескивали на свету. Занзус коснулся подушечкой пальца уголка его рта, и Сквало тотчас прикусил палец; прикосновения зубов и языка были такими знакомыми.

Сквало смотрел так же ясно, несмотря на непоколебимую ярость во взгляде; он был все еще тем же мальчиком, который встретился ему тогда, и все так же не мог держать язык за зубами по поводу его сексуальных заскоков и отвращения к забавам с ножичком.

Хватка Занзуса на раздражающе мягких волосах усилилась, он дернул Сквало вверх и прорычал ему на ухо:

- У тебя еще десять минут, пока не кончилось время для посещений, так что сделай их как можно более приятными, мать твою.

Сквало отмахнулся от его рук и толкнул его обратно в кресло. Вложив в атаку потенциального врага всю гибкость и быстроту, он скользнул Занзусу на колени и уселся сверху как раз на выдающиеся и требующие основной заботы части тела. Ах, эти телесно-двигательные удовольствия. Занзус усмехнулся.

Менее чем пять минут спустя охрана застала Сквало аккурат на середине полового акта, и посещения были запрещены ему на неделю.

Тридцать пять: Он несколько раз задумывался об этом - перед тем, как дать миру возненавидеть его с той же силой, как он ненавидел тупых людишек в нем и их безмозглое невежество.
После войны с Мильфиоре на тосканские холмы и природу, взбаламученную бессмысленными взрывами и пальбой, снизошло какое-то подобие покоя. Над деревьями снова закружились птицы, мир был слегка восстановлен, и Сквало стал носить в волосах невидимки, чтобы те не мешались.


Жизнь была хороша: не до такой степени, чтобы Занзус затребовал то, чего желал до этого дня - его должности Десятого босса Вонголы по праву,- но ничего похожего на последствия незрелых попыток Бьякурана сотрясти мафиозный мир до самого основания, а его высоконеорганизованная команда хитрожопых мафиози оказалась всего лишь высоконеорганизованной командой хитрожопых мафиози. Занзус на все это даже ухом не повел. Он с радостью умыл руки, отстранившись от подобных дел.

Помимо Луссурии, дающего молодежи бесплатные уроки муай-тай, и Леви, отрастившего волос на морде больше, чем необходимо истинному итальянскому джентльмену, никаких срочных дел в команде не было, и список потенциальных жертв редел день за днем.

Порой Занзусу можно было и вовсе не покидать насиженного места - кресла с набивкой, которое принимало форму его тела: он знал, что Сквало позаботится обо всем, что нужно – заплатит по счетам, наймет слуг, чтобы убрать во дворе и забросит волос за плечо, отросшие еще больше за двадцать лет, чтобы наполнить Занзусову чашу для виски, одновременно вчитываясь в список вариантов обеденного меню.

В качестве первостепенного блюда всегда выступала говядина – и никаких мерзких карпаччио из тунца, портящих его идеальный обеденный стол. О сырах также не было речи, хотя Сквало утверждал, что у них самый долгий срок хранения и что они вообще-то полезны для организма.

- Думаю, ты стареешь, - сказал Сквало, похлопав его - его, черт дери! - по лбу. – И поэтому ты не хочешь сыра: твой желудок его не переваривает! Гыгыгы! – Он открыто рассмеялся, стараясь нарочно смутить Занзуса, и тот в раздражении плеснул в нахала содержимым инкрустированного драгоценностями кубка. Виски обожгло Сквало глаза, они приобрели любопытный красноватый оттенок, но он мужественно удерживался от порыва придушить Занзуса, пока тот не начал швыряться близлежащими предметами. Хотя у него еще хватило ума (в чем он сильно сомневался) не попасть Сквало в лицо.

Занзус схватил его за длинные пряди так, что Сквало едва ли не хлопнулся к нему на колени. Сейчас от Сквало пахло неповторимой комбинацией всего вместе взятого: виски, потом, кожей и кровью. У него еще была мысль крикнуть: да хватит же дергать меня за волосы, боже ты мой, их же так трудно укладывать кондиционером для лошадиных грив! – но Занзус смотрел мрачно и непроницаемо, так что Сквало закрыл рот раз и навсегда.

- Черт. Я не старею, мать твою! И сыр тут вообще не при чем! – Занзус слизал виски со щек Сквало, потом начисто – с его ресниц. Скользнул языком по переносице – с беззаботностью младенца или, там, бассет-хаунда. Сквало поморгал, состроил подобие усмешки и жалко сморщился. Он был весь в слюне, и это ощущение было просто что-то с чем-то. За всю жизнь ему на лицо лилась и кровь, и чужие слезы, и семя, но чтоб слюна… он от души скривился.

- Что за хрень ты делаешь, ты, дебил, дебил… - но он делал вещи и похуже, ужасные вещи, особенно со Сквало. Это не были забавы с ножичком; их вполне можно было назвать какими-нибудь трюками высшего уровня, но облизывание лица уже было из серии сексуальных извращений. Боже ж мой, из всех видов придури – и вылизывание рожи! Сдохнуть можно.

Занзус опрокинул его на пол, на персидский ковер, и там они принялись спорить до хрипоты, драться, царапаться и чуть не убили друг друга. На этот раз Сквало вышел победителем. Он уселся верхом на Занзуса, голый до пояса, со струящимися волосами через плечо.

- Ты стареешь, - презрительно фыркнул он и был награжден жалящим шлепком по бедру. Занзус перевернул его на спину, и это стало символом конца эпохи: эпохи грозных сил и мафиози с пистолетами в набедренных кобурах, эпохи хорошей маринованной говядины и старомодного мафиозного ноу-хау. Это было концом хорошего и началом гораздо, гораздо более худших вещей.


Сорок пять: Будь Сквало женщиной, он был бы идеальной женой. Без своего противного гортанного голоса, невозможности полностью заткнуться, аморальности и подозрительного вихляния бедрами при ходьбе он был бы совершенен. А также без этой его манеры спать на левой стороне кровати и моды сыпать повсюду волосами даже во время сна. Это нарушало воображаемую границу, которую они уже давно условились ставить между собой при распределении территории; пряди волос растекались по Занзусовой стороне кровати и лезли ему в нос, так что глава Варии постоянно удерживался от чиха.

Волосы Сквало жили своей жизнью, и хотя Занзус уже бессчетное количество раз выпинывал его из постели, он всегда умудрялся возвращаться, тайком забираясь под простыни и к утру свободно раскидывая руки и ноги.

Сквало был громким, раздражающим, посвящал много времени чистке своего меча и вызовам соперников на дуэли, хотя в нынешнюю эпоху огнестрельного оружия и психологически методов ведения войны никто не обращал внимания на сердитого мужика в коже, махающего мечом. Чтобы не поддаваться унынию, Сквало вызывал на дуэль Занзуса - за неимением иных желающих. Тогда жизнь текла мирно; соседи часто оккупировали их лужайки, напрашиваясь на чай с плюшками, притаскивали фирменный чай и блюдо, доверху заваленное выпечкой. Конечно, после того как Бельфегор очень мило продемонстрировал им свою коллекцию ножей, они съехали неделю спустя, но сентиментальность осталась: итальянские Семьи, откровенно говоря, расклеивались, и все потому, что к власти пришел этот нытик. Хотя Сквало вроде бы еще не позабыл о своей клятве верности.

Отношение Занзуса к нему смягчилось с годами, хотя Занзус часто предпочитал думать, что, наоборот, ухудшилось. Сквало имел талант к спорам и принятию в штыки большей части (если не практически) всего, что бы ни сказал Занзус. Он относился к Занзусу, как жена - к хворому дегенерирующему мужу: без раздумий и лишних угрызений совести. Если бы они были по-настоящему женаты или играли в комедии положений, Сквало орудовал бы поварешкой вместо меча и пилил бы Занзуса: «Заведи, заведи собаку, вон у соседей же есть! И детям играть не с кем!»

Но они не были женаты, не играли ни в какой комедии, и, случись Сквало забеременеть, он стал бы отцом капризных невоспитанных щенков, которые дрищут на ковер и требуют еды каждые пять минут – детей, от которых вы отмахиваетесь в кошмарах и с которыми в жизни не стали бы сидеть.

- ВОТ ЖЕ ЕПТВАЮЗАНОГУ! НИКАКОЙ ГОВЯДИНЫ, Я СКАЗАЛ! В НЕЙ ХОЛЕСТЕРИН! БЫСТРО УБРАЛ СВОЮ ПАСТЬ ОТ СТЕЙКА!

Но целью всей жизни Сквало было не посредничество, не должность правой\ левой руки или как там его еще могли назвать – а целенаправленное испоганивание всего, что составляло удовольствие Занзуса: секс, мясная диета и сон.

- Поверь мне, еще десять лет, и ты благодарить меня будешь, сцукин сын, и я не поленюсь вбить это в твою башку: «Ни-хре-на тебе», тупой идиотский кусок.

Сквало доводил его до изжоги, причиняя тем самым ощутимые страдания, прятал от него бутылки с виски и записывал на курсы муай-тай, которые вел Луссурия. Он утверждал, что это для Занзусова же блага и что из тупого сидения в одном и том же старом кресле, в ожидании обеда, ничего хорошего не выйдет.

Для лентяев, подобных Занзусу, люди придумали кучу нелицеприятных прозвищ. Лентяи также очень недолго живут и умирают от нарушений кровоснабжения, а у Сквало не было ни времени, ни терпения возиться с куском запчастей, психически нестабильным принцем, извращенцем, парнем в ползунках и мужиком с избыточным количеством волос на теле. Вот пусть Занзус с ними и разбирается.

А однажды ночью Сквало выдал: «Ты толстеешь!» и нахмурил лоб, будто бы беспокоясь. Или, может, это была всего лишь сеточка морщин у рта и глаз, явный признак стресса и старения.

Занзус ухмыльнулся, скользнув между колен Сквало быстрым движением, и поднял его ноги под тупым углом.
- Это у меня кость широкая и плечи богатырские, - сказал он, подхватывая его за бедра, и взрывы смеха Сквало сменились слабыми стонами.

Потом Занзус жевал жвачку - табак Сквало уже конфисковал. Они лежали бок о бок, укрывшись одеялом, молча, не касаясь друг друга и с ног до головы в сперме.

- В следующий раз я буду сверху, - сказал Сквало и раздраженно глянул на него из-под упавших на лицо прядей волос. – Ты становишься тяжелым и скоро сломаешь мне шею во время траха.

Занзус смотрел на него какое-то время, а потом плюнул в него жвачкой.

- Это называется кризис среднего возраста, Занзус-сама, - сказала врачиха, в чьи обязанности входило проверять его психическое состояние каждый месяц. – Я советую вам с женой купить собаку.


Пятьдесят пять: Течение времени было таким же безжалостным, как и Занзусов артрит. Он больше спал днем, пил меньше вина и виски. Говядину ему теперь подавали без соли, та отдавала плесенью и часто обнаруживалась в помойном ведре. Но Сквало, бесполезный кусок мусора, все так же хотел плевать на вкусы Занзуса.

Как и любой рачительной хозяйке, Сквало доставляло невероятное удовольствие проедать Занзусу плешь, что если бы не новая диета, разработанная им специально для него, сейчас он был бы жутко тучным и не смог бы показаться на глаза в светском мафиозном обществе. А еще, как любая рачительная домохозяйка, устав от рутинной жизни с Занзусом и Варией до кучи, он, бывало, уезжал на недельку, оставляя Занзуса давиться плодами отвратной готовки Луссурии и жареными бобами. Конечно же, он возвращался – завернув в соседний «лагерь» и будучи пойманным, когда вызывал на смертельный поединок японского мечника. После чего жизнь, со всей ее примитивной рутиной, продолжалась - правда, это вовсе не значило, что она была хороша.


Это был союз умов, сердец, банковских счетов и поделенной собственности, хотя – кого они дурачили?! – не было, вашу мать, никакого брачного союза и порой Занзус, замучившись отдирать Сквало с его чертовыми волосами от левой стороны кровати, шел спать в своем кресле. Под влиянием внешних обстоятельств они ругались, лупили друг друга, и Занзус бросал Сквало на матрас, потому что Сквало часто жаловался, что у него спина болит, если его швырять на голый пол. В пятьдесят шесть Сквало был так же худ, как и в молодости, несмотря на морщинки.

- Тебе инъекции ботокса надо делать, мля.

- Да я красив как бог, а ты просто завидуешь, потому что жирный!

Бельфегор ушел со странным мальчиком в странной шляпе, до Леви, наконец, дошли все подробности «отношений» Занзуса и Сквало, и он, кратко излив душевные терзания на листе тисненой бумаги, оставил приколотую к двери записку, гласившую, что он будет продолжать жить дальше. Луссурия в компании апгрейженного Гола Моска,сошелся с шумным и таким же манерным боксером. Недавно до Занзуса дошел слух, что они усыновили детей, и, по совету психиатрички, Сквало наконец завел им кобеля-ротвейлера. Имени ему так и не дали, потому что у Занзуса не было привычки как-либо называть животных.

Они выгуливали собаку рядом с домом, и Сквало нетерпеливо дергал за поводок каждый раз, как та останавливалась испражняться - с промежутками в десять минут. Днем они сидели рядышком на парковой скамейке и наблюдали, как их питомец закусывает ногой разносчика газет, орущего благим матом. Такова была жизнь вышедших на пенсию мафиози – тихой, домашней и небогатой на события.

Иногда Сквало подставлял лицо небу, и его голова опускалась набок так, что почти касалась плеча Занзуса. Вместе они умилялись юной живости, с которой их собака старалась отгрызть ногу незнакомца. Занзус слишком устал и слишком привык к их близости, чтобы жаловаться, а Сквало в первый раз за многие годы притих даже с незанятым ртом.

Жизнь была… была такой… черт, да просто слов нет.