Фэндом: FFVIIAC
Название: Блаженны уставшие (For The Weary)
Автор: White Aster
Перевод: Lady X aka Xin Rei
Рейтинг: PG
Пейринг: Лоз, Язу, Кадаж, Сефирот, от лица Сефирота
Ото автора:
Для luckykitty, которая просила что-нибудь о Сефироте в стиле «ах, зачем меня мать родила», о ненависти к миру, Шин-Ре, и как он, в конце концов, обретает покой.
От переводчика: порнухи тут НЕТ!!! СЛААВА БОГУ!!!))))))
Мне холодно. И не просто физически. В конце концов, у меня больше нет тела. Я так думаю. Я почти уверен. Отсюда, сверху, точно не скажешь. Все вокруг – мягкая, жидкая невесомость. И холод. Я парил в этой невесомости, парю, буду парить, и если бы я все еще был жив и мог спать, то подумал бы, что вижу сон, воспоминание за воспоминанием…
…скажем, вид с высоты высоченного дерева в вутайских джунглях. Передо мной распростерлась целая долина, покрытая сочной зеленью. В тех местах, где мы выжгли лагеря повстанцев, над землей вьется дымок…
… шум дождя летней ночью - капли, громко барабанящие по тенту. Вода стекает в лужицы, превращая рыхлую землю в грязь…
…почти все видения нейтральны, как и сама жизнь в целом. Бывают плохие дни, случаются и хорошие, но большая их часть не представляет собой ничего особенного. Вкус кофе, привычный вес Масамуне в ладони, вид из окна моего кабинета, в который я зарекся заходить…
… целый полк ученых, воскресивших меня: Картер, любимое занятие которого – разгадывать кроссворды; Сивер, который как-то угостил меня конфетами в святочную неделю, а потом долго объяснял, что такое эти самые святки…
…воспоминания кружатся стаей, пролетая сквозь меня, и непонятно, мои они или берутся откуда-то извне. Быть может, это подобие жизни – бестелесное, бурлящее, в котором я парю, – дает моим воспоминаниям такой объем и реалистичность, заставляет меня притягивать их, как магнит – металлические опилки...
… лицо моей самой первой жертвы. Он - преступник, и его имени я не знаю. Так легко вонзить нож ему между ребер и повернуть, как учили… а потом с любопытством наблюдать, как он хватает ртом воздух и умирает, а в глазах постепенно выцветает чувство, которому я не нахожу названия. Ученые и Ходжо в частности – довольны, и я не понимаю, почему. Мне всего тринадцать, меня еще даже не выпускали из лаборатории…
..я помню о себе достаточно, чтобы знать, что Планета меня ненавидит и воспринимает как нечто, паразитирующее на ее крови, но если она попытается меня убить, у нее ничего не получится. Единственное, что доставляет мне дискомфорт – это холод и память прошлого, о котором я предпочел бы забыть. Не могу сказать точно, из-за чего это происходит: из-за оставшейся способности все еще чувствовать, в наказание за грехи, или это всего лишь отражение собственного чувства вины…
…Искаженное яростью лицо Ходжо, понявшего, что на экзаменах я не выкладываюсь полностью и искажаю данные; он первый и последний раз поднимает на меня руку, а у меня даже в мыслях нет оказать сопротивление – его кулак пролетает мимо, я просто хватаю его за запястье и чувствую, как трещат и ломаются кости, как бледнеет его лицо…
… смутная мысль, впечатавшаяся в сознание черно-белым клеймом – я ухмылка природы, жертва эксперимента, проклятие рода человеческого, УРОД…
…Ее голос в моей голове – такой громкий, что невозможно думать, - пульсирующий, затапливающий, направляющий меня, как заблудившееся дитя – нет, даже не так: как утлое суденышко, пустую скрижаль, сбоящую программу; меня собирают заново, переписывают, уничтожают, предают, заставляют захлебываться воем в собственных мыслях, биться обнаженной струной, мостиком между Ею и собственным телом; и каждая частичка во мне льнет к Ней, как цветок, ловящий солнечные лучи, и шепчет: «Да, Мама...»
… девушка на ступеньках и мальчик, такой юный и перепуганный… он идет за мной, и я слышу его шаги – мы все слышим: я, Она и другой я, который – часть Её; и мое тело старается обернуться, испепелить мальчишку на месте, пока он даже пальцем не успел пошевелить – потому что мне, Серебряному генералу, это легче легкого. Но другому мне еще хватает силы (хоть Она тут же и отпихивает меня в подсознание) замереть и выждать мучительно долгое мгновение, пока сверкнет лезвие и все закончится… а потом мы падаем, и наивный я позволяю себе подумать, что скоро придет конец… скоро… скоро…
… девушка мешком падает на землю, кровь расплывается на спине, пятная платье, воду - правильно ли это? Не помню… должно быть, правильно, потому что Мать счастлива, да, да, убей ее, она - причина наших страданий, она уничтожит нас, убей НЕМЕДЛЕННО –
…это – наказание мне? Это карма в представлении Планеты – оживлять каждое мгновение проклятой жизни снова и снова? Предполагается, что я что-то осознаю? Почувствую, раскаюсь, буду умолять о прощении и очищении души моей? Понимает ли Планета, что я, по сути, и не враг, а дитя ее - как и дитя Дженовы? У меня есть право на гнев, но я слишком хорошо знаю ему цену. Гнев давал мне силы выживать здесь - красная, тяжелая, толстая пелена. Гнев на Нее, на себя самого, на моих создателей, на повторяющуюся круговерть боли – каждый промах, неудачу, чужое неприятие…
…боль в Ее голосе – оглушительная, пронизывающая, когда Она бранит меня за ошибку – ты даже это как следует сделать не можешь?! – в то время, как мы поднимаемся ввысь и падаем, и последнее, что я вижу, это тот самый мальчик, с глазами, лазурными, как небо, с волосами – золотистыми, как солнце. Лицо его, меч и руки обагрены кровью, и, падая, я вижу две четкие влажные дорожки на его лице, и это загадка, которой мне так и не отгадать...
…и снова – гнев, моя слабость, мое падение. Гнев и порождение его - ненависть. Гнев подпитывал ее - всегда, сколько бы ее во мне не оставалось. А ненависть охотно вбирала в себя каждую частичку гнева, вливалась в него, заставляла расцветать сочным, болезненно пышным цветком с отравленными лепестками…
…слишком слаб, ты слишком слаб, неудачник; ты жалок и бесполезен, но я сделаю из тебя хоть что-то стоящее… И боль, боль… Ее пальцы скользят по ошметкам моей плоти, - анализируя, умножая, вытягивая из меня силу и создавая Троицу; они – часть меня, мой ум, моя ловкость, сила, страсть – то, что Она считает самым лучшим во мне, и наконец со смехом выталкивает их обратно, в жизнь…
…Я мог только смотреть на это Ее глазами, не в силах что-либо сделать. Они не были мной, но я видел в них что-то свое: в наклоне головы, в упрямой решимости, в мрачной и бесконечной целеустремленности. Отчаянное желание быть нужным – не ради того, что я мог, но ради того, кем я был… Они были детьми: юными, невинными и необремененными совестью; они держались вместе в этом безумном мире, и я невероятно завидовал им, потому что они были друг у друга. А Она смеялась, шепча: «Они хотят стать тобой, моим лучшим и возлюбленным сыном…»
Я был слишком слаб, чтобы что-то предпринять, когда Она завладела Кадажем - самым младшим и преданным ей больше всего на свете. Ее сила сверкнула прощальной вспышкой, вплавляясь глубоко в клетки его тела. Возможно, он предпочел мою внешность из зависти, или это был Ее выбор назло мне. В конце концов, это было неважно. Передо мной тот мальчик… снова тот мальчик, его глаза еще грустней, старше, еще более растерянные… но все еще хранящие пронзительно-небесную голубизну. Он поборол меня во второй – нет, в третий раз – и облегчение было почти болезненным, хотя настоящий я беспомощно висел поодаль, наблюдая, и молился всем богам, чтобы это все поскорей кончилось...
… самый младший из Троицы повержен на моих глазах, начинает лить дождь, а потом что-то происходит: Лайфстрим вокруг меня начинает петь, чувствуется запах цветов, и они умирают, все трое… То, что должно быть моей душой, болит за них, вроде бы чужих мне… и я мучительно размышляю, нашли ли они покой - и опять же завидую им…
…но Ее голос не исчез, а только стих и все еще шепчет внутри, свернувшись в моей ДНК зловещим вирусом - чем Она, в сущности, и является. Боли так много – моей, Планеты, голубоглазого мальчика, моих Сыновей-Детей-Братьев… но Ее семя все еще во мне. Можно найти Ее голову и уничтожить Дженову раз и навсегда, но я все еще здесь, носитель Ее болезни, бессильный убить себя, что было бы наилучшим выходом.
Я помню эти слезы на лице мальчика, когда он убивал меня. Я ни разу в своей жизни не плакал. Никогда не был настолько счастлив, настолько грустен – никогда не испытывал ничего подобного. Но сейчас, возможно, я слишком отчаялся, слишком болен и слишком устал…
В холодном потоке Лайфстрима совсем несложно почувствовать, как катятся по щекам горячие слезы…
По дрожи вокруг меня я понимаю, что что-то изменилось. Я открываю глаза и, словно в вспышке, вижу белизну небес и зелень листьев, а через мгновение они перетекают в светло-серебристые волосы и по-кошачьи зеленые глаза. Давление Лайфстрима ослабевает, сменяясь крепким тройным объятием. Три головы склоняются к моему плечу, к моей груди.
Я протягиваю к ним руки, прикасаюсь к волосам Кадажа, руке Лоза, щеке Язу. Они мои. Я это чувствую – по знакомому покалыванию во всем теле. Но сейчас они чисты и незапятнанны. Око Дженовы внутри меня глядит на них и взрывается бессильным воем, видя, что в них не осталось ничего от нее. Я счастлив за них, хоть и чувствую себя прокаженным, греховным, заразным с ног до головы.
Их улыбки так знакомы, хоть я никогда не улыбался. Они гладят мои волосы, ласково касаются кожи, и их прикосновения умиротворяют, несмотря на всю непривычность. Кадаж потягивается чуть выше. Все в порядке, брат. Вот увидишь. И когда его губы касаются моего лба, Язу покрепче обнимает меня за талию, а Лоз кладет голову мне на плечо, я действительно верю, что все хорошо.
Мы сливаемся в одно целое, и в душе моей разливается тепло, тело наливается силой, а сознание стремительно яснеет. Я вижу себя таким, каким видят меня братья и Планета: не набором цифр, не цепочками органики, пуринов и пирамидинов, а чем-то еще – совершенно неописуемым. Я - чистейший эфир, управляемый волей, сознанием, памятью, - сверкающий, растянутый до мягкости, до распадения на кусочки. И я впервые вижу заражающую сущность Дженовы: не как нечто неотделимое и навечно впечатавшееся в меня, а как внешнюю чужеродную пленку. Паразита.
Я отделяю ее от себя, извлекаю тонкий покров из своих пор, пока он не скорчивается на ладони жалким комком. Впервые за долгое время в моих мыслях наступила тишина. Я чувствую такое невероятное облегчение, что ноги отказываются меня держать, и я все еще стою только благодаря братьям.
А потом появляется Она – девушка – и кто-то еще за ее спиной, знакомый, темноволосый, хитро усмехающийся. Они протягивают ко мне руки, и я отдаю им темный, липкий сгусток, пятнающий руку. Они принимают его – такими теплыми пальцами – и я вижу, как магия течет в их ладонях: чистая, святая, касающаяся лица, словно солнечный свет. Раздается тонкий протестующий визг, протест Дженовы… и она исчезает, уступая место благословенной тишине.
- Вы могли бы сделать то же самое и со мной, - думаю я. Это было бы намного проще…
Девушка улыбается, а темноволосый парень – его зовут Зак – легонько толкает меня локтем. Ага, сейчас, мы только об этом и мечтали, говорит он…
- Мы все чисты, брат, - говорит Лоз, довольно зевая. Все чисты. Не плачь… Все хорошо.
- Да, все хорошо, - соглашаюсь я и чувствую, как потяжелели веки. Я устал, ТАК устал… но я не хочу спать - не сейчас… Осталось сделать что-то еще, ведь правда? Но Зак понимающе сжимает мое плечо, а девушка целует в лоб, принимая мое мысленное раскаяние, и говорит: «Спи».
Я закрываю глаза и опускаюсь на мягкую землю. Мои сыновья-братья мирно и крепко спят рядом, а желтые цветы над нашими головами мерно покачивают венчиками на теплом ветру.
back
